Душевная зима

Как-то мне попалось на глаза стихотворение Виталия Лейбина:

Меня удивило «неодушевлённое» употребление слова снеговик: раньше я встречала только слепил снеговика/снеговиков. Конечно, это может быть связано с обыгрыванием «Памятника» Горация и пушкинского ответа – «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Шутку насчёт «воздвиг снеговик», оказывается, периодически шутят разные авторы. Но в интернете нашлось не так уж мало текстов, где снеговик без всякого Горация используется как неодушевлённое существительное:

Приведу ещё несколько примеров, не ссылаясь на конкретные сайты: 

Кстати, у снежной бабы тоже есть неодушевлённый вариант употребления (естественно, у бабы одушевлённость проявляется только во множественном числе):

Я сейчас говорю не о том, хорошие ли и правильные ли это примеры. Конечно, некоторые из них просторечные, а возможно, региональные, некоторые устаревшие. Речь о другом. Одушевлённость – грамматическая категория, которая выражается в том, какая у слова будет форма винительного падежа множественного числа (а у слов типа снеговик– и единственного) и как с ними согласуются прилагательные. Но одушевлённость, как и род, – это такие категории, сквозь которые просвечивают признаки самих объектов. И есть несколько групп риска – слов, у которых существуют или могут возникнуть колебания с точки зрения одушевлённости. Как известно, покойник и мертвец, да и зомби одушевлённые, а труп – нет (вижу покойников, мертвеца, страшных зомби, но вижу трупы/труп). Есть ещё несколько групп с подобными колебаниями: креветки и устрицы, вирусы и бактерии, роботы, манекены и куклы (снеговик и снежная баба как раз относятся сюда), личности, персонажи и прототипы, тузы и пешки, призраки и привидения, белые карлики и здоровые лбы. Есть и другие группы, в том числе более изысканные. Так, одушевлённость иногда прорезается в живой речи у оружия (достал тэтэшника), алкогольных напитков (пропустил одного коньяка), а также у автомобилей – вот совсем свежий пример, как раз тоже на зимнюю тему: Метель. Крохотного снегоуборщика опрокинуло на рельсы. Водитель жив. 

Но вернёмся к снеговику. У большинства моих собеседников сочетание лепить снеговик вызвало крайнее изумление: DenisDragunsky в шутку негодует: Он же живой!!! Лепить снеговик – это всё равно что: «Микеланджело ваяет Давид», а «Дега рисует конь». Всех так возмущает сама возможность обозначать объект «с носом и глазами» неодушевлённым существительным, как будто не являются неодушевлёнными существительные статуя, памятник, манекен (обычно), фигура, игрушка (в норме) и т. п., ну, плюс существительные среднего рода чучело, пугало, животное (в норме, хотя мне попадалось любит своего животного). Мы опять сталкиваемся с замечательным эффектом: носителю языка кажется, что раз в языке так, то никак по-другому быть и не могло. А здесь просто серая зона, которая сулит нам бесконечные увлекательные беседы о том, кто в каком контексте как говорит. Интересно же, к примеру, задуматься, что лепим мы снежных баб, а едим скорее ромовые бабы?

Кстати о еде. Я когда-то упомянула, что в языке XIXв. была немного другая норма, а именно рябчик в приготовленном виде, как блюдо, мог быть неодушевлённым, и приводила пример из Вяземского: Он рябчик ложкой ест, он суп хлебает вилкой. И вот один из читателей – пользователь SysAdam  | 27.06.2016 |– написал мне: «Вяземский ел не птицу "рябчик", а такую часть туши коровы (или свиньи), которая называется рябчик». Думаю всё же, что он неправ. Если посмотреть примеры из первой половины XIXв., там много случаев неодушевлённого рябчика как блюда: 

Можно было бы считать, что во всех этих случаях имеется в виду другой рябчик, говяжий или свиной. Но в примерах огромное количество рябчиков – и в охотничьем, и в кулинарном контексте, и везде, где понятно, о каком животном идет речь, это птица, а не млекопитающее. Никаких случаев, из которых бы следовало, что это может быть другое, среди сотен примеров нет. При этом очевидно, что рябчик (птица) был одним из самых типичных продуктов дворянского питания. А в тексте Вяземского явно должен быть типичный продукт. Ну, и наконец, в Словаре Академии Российской есть статья про рябчика с подробным описанием птицы, заканчивающимся прочувствованным: «Мясо ея вкусно». В кулинарных книгах пишут, что у него какой-то особенный ореховый привкус. Всё это заставляет думать, что у Вяземского и Пушкина рябчик именно тот, а другой, который не птица, – из другого времени, места и стиля. В Национальном корпусе русского языка нет ни одного примера на говяжий или свиной рябчик. У Молоховец в знаменитых поваренных книгах – только птица-рябчик. И у советского классика кулинарии Похлёбкика тоже, да и в «Книге о вкусной и здоровой пище» – хотя там есть даже схема разделки туши, в которой фигурируют и челышко-соколок, и кострец, и прочая экзотика. А в нужном нам месте туши – только банальные рулька да голяшка. Это у слова рябчик, видимо, позднее и довольно специальное значение. А вот на современных кулинарных сайтах свиных и говяжьих рябчиков действительно полно.

Надо заметить, впрочем, что у мелкой дичи проблемы с одушевлённостью сохраняются и по сей день. В интернете легко находятся сочетания готовить перепёлки, жарить куропатки. Попался и такой кровожадный пример: Мой кот ест перепёлки прямо целиком, с клювом и когтями и перьями и костями. Я ничего не перемалываю, как даю, так он и ест.

Возвращаясь ещё раз к снеговикам – тут ведь можно ещё обсудить, как регионально распределены снеговик и снежная баба и когда вообще появилось слово снеговик в нужном значении. В общем, намечается прекрасная программа для зимнего дня: выйти вместе с близкими на улицу, слепить снеговика, а потом сесть за стол, накатить, закусить оливье (вы в курсе, кстати, что настоящий оливье делается как раз с мясом птицы-рябчика?) и поговорить о причудах грамматической категории одушевлённости. Счастье же!

Иллюстрация: Елена Рюмина